Эпизод у Сянцика

В 13.10 12 декабря 902-й сп, расположившийся у Сянцика, обнаружил у себя над головой FW-189. "Рама” сделала круг и ушла на запад. Офицеры не обратили на нее особого внимания. Полк вышел из Хулхуты. Там его сменила 159-я осбр Цыганкова. На ночь полк остановился у колодца Сянцик, в совершенно незащищенной плоской местности западнее Хулхуты. Учебный батальон расположился севернее дороги, а 1-й, 2-й и 3-й батальоны южнее дороги, с запада на восток. Как отметил спустя несколько дней в своем приказе В.Герасименко, "902-й сп не организовал круговой обороны, построив ее исключительно фронтом на запад, стыки между батальонами не были обеспечены пулеметами и артогнем. Противотанковая оборона также была организована только в одном направлении с учетом появления танков с запада”.[1] Немцы пришли, естественно, откуда их не ждали.

Вот как описывает этот день политрук роты 902-го сп 248-й сд Петр Илюшкин:

"…А мы все идем и идем, с трудом вытягивая ноги из чавкающей осенней жижи, поливаемые нудным ледяным дождем. И вот уже кто-то упал в эту мерзкую холодную грязь, заснув на ходу. Уставшие от бесконечного ночного перехода солдаты, эти безусые мальчишки, молча подымают товарища, и продолжают движение.

На этом огромном пространстве нет ни лесов, ни гор, ни каких-то других естественных укрытий. А есть лишь унылая калмыцкая степь, ровная, как стол, с небольшими песчаными бурунами да руслами полувысохших речушек.

Идем мы только ночами, с рассветом останавливаясь на дневной привал. В глухой, холодной, насквозь промокшей степи нас никто не ждет: нет здесь ни крыши над головой, ни даже пучка сухой соломы под боком.

После того, как протопаешь почти без отдыха – под дождем и пронизывающем ветром - часов пятнадцать, то в буквальном смысле валишься с ног от усталости. А тут - жесткий приказ: "Вырыть окопы полного профиля!”

И вместо вожделенного отдыха солдаты, вчерашние школьники, берут лопаты и долбят сырую промерзшую глину. Это так изнурительно, что у многих лопаты валятся из рук. Они падают в вырытую по колено яму и тут же засыпают. И никакой силой их невозможно растолкать и привести в чувство!

Вот и получилась эдакая слабинка: жалея солдата, офицеры как бы не замечали, что окопы вырыты не в рост, как положено. Залег солдат, не видно его снаружи – и хорош! Ведь это ж не постоянный огневой рубеж, как на фронте, и вечером полк двинется дальше, оставив только что вырытые траншеи. Тем более, что полк находится во втором эшелоне и двигается следом за наступающими частями - на расстоянии одного ночного перехода.

Однако именно эта жалость и обернулась для нас страшной трагедией.

В то серое холодное утро мы, как обычно, остановились на днёвку. Солдаты вырыли мелкие окопчики и попадали в них спать – до подъёма на обед.

А нас, политруков подразделений, вызвал к себе в укрытие (накрытую брезентом яму) начальник политотдела полка Шаренко.

Мы плотно набились в эту мокрую холодную яму, стараясь занять "спальные” места – поближе к задней стенке – в надежде незаметно "прикимарить” во время комиссарской агитбеседы.

Шаренко восседал перед нами на ящике из-под макарон, придвинув поближе нещадно коптящую керосиновую лампу. Осипшим, простуженным, монотонным голосом он начал свою обыденную "волынку”, наводящую на всех страшную дремоту:

– Здесь, в походно-боевой обстановке, мы должны не только не снизить, но наоборот, еще более усилить политическую и пропагандистскую работу в массах. И в этом плане я решил прочитать вам ряд лекций. Сегодня я расскажу о срыве союзными державами открытия второго фронта, что не позволило нам завершить разгром врага уже в этом, сорок втором году.

С этими многообещающими словами Иван Данилович надел свои старенькие очки и раскрыл толстенную потрепанную папку с конспектами политбесед. Заставив всех внутренне содрогнуться: "Ну, все, капут! Не видать нам отдыха, как своих ушей! Наши-то все спят уже…”.

Нежданное спасение пришло от политрука роты противотанковых ружей Карчевского, высокого красавца, умевшего "заговаривать зубы” не только полковым красоткам, но и, ежели придется, любому начальству.

– Товарищ майор! Ваши лекции настолько важны и актуальны, что их необходимо изучать буквально построчно, очень вдумчиво и внимательно! – "запел” наш борец с танками, "пожирая” своими магнетическими глазами начальство. – Но для этого Ваши тезисы надо срочно размножить на машинке и раздать в каждую роту! Мы все досконально изучим, а потом и прослушаем Вашу беседу.

При этих благозвучных словах Шаренко глубокомысленно задумался, снял очки, и хрипло произнес:

– Пожалуй, ты прав. Ну-ка, парторг! Сегодня же чтоб машинистка размножила тезисы лекций! И немедленно раздать в подразделения…

Радуясь находчивости Карчевского, никто не ведал, что тот, отговорив комиссара от двухчасовой лекции, спас от неминуемой гибели весь политсостав полка.

Отложив в сторону свой "гроссбух”, Шаренко сообщил свежие новости о положении на фронте. А затем долго и нудно внушал, чтобы мы не позволяли солдатам подбирать и читать немецкие листовки. Слова его не имели "политического” смысла. В них скрывалась суровая проза фронтовой жизни.

– Если увижу у кого в роте обосранную немецкую листовку, голову оторву! – свирепо возвысив голос, завершил он свой инструктаж. А я вспомнил "агитку” немцев, посвященную известному приказу Сталина №227 ("НИ ШАГУ НАЗАД!”).

На переднем плане, на фоне руин, были изображены (с реальной фотографии) убитые советские солдаты. Позади, как бы из-за гор, виднелась голова Сталина – с большими усами и испуганным взглядом из-под мохнатых бровей. Под ним - стишок:

"Ни шагу назад!”, – приказал тебе Сталин,

Умри возле стен Сталинградских развалин!

А сам уж давно убежал за Урал

Штаны он от страха свои замарал.

На обороте же было обещание: "Русский солдат! Сдавайся в плен! Фюрер гарантирует тебе жизнь и возвращение к семье”.

Вот из-за этих-то листовок как раз и переживал наш политначальник Шаренко.

Зная, что русским не выдают бумаги ни для курева, ни для других неотложных надобностей, Геббельс приказал печатать листовки на мягкой бумаге. Расчет был (и не напрасный) на то, что, пойдет русский Иван по нужде и пока будет справлять свою потребность, обязательно прочтет фашистскую агитку.

Поэтому я заканчивал свои политинформации в своих взводах следующим образом: "Ребята, ходите по нужде подальше от своих окопов, чтобы Шаренко не видал!”.

…Когда я уходил из политотдела(ямы, накрытой брезентом), меня окликнул секретарь комсомольской организации полка – разбитной и веселый лейтенант - и попросил назначить время проведения комсомольского собрания в роте.

– Ладно! – буркнул я, а про себя подумал: "Вот еще одна зануда покою не дает. Шиш тебе с калмыцкой солью, а не собрание!”.

Когда я, наконец, добрался "до дому”, вся моя рота, скрючившись в мелких неудобных окопчиках, спала мертвецким сном. Только одиноко торчал, по пояс высунувшись из траншеи, молодой лейтенантик.

Дождавшись, когда я подойду ближе, он бойко вскочил на бруствер и, вытянувшись в струнку, четко доложил:

– Товарищ старший лейтенант, отдельная рота автоматчиков находится на дневном отдыхе! Никаких происшествий за время Вашего отсутствия не произошло!

…Лишь вчера догнал он на марше полк и получил назначение в нашу роту. С него еще не сошел курсантский шик и он, вчерашний школьник, видимо очень гордился, что, наконец, попал в настоящую боевую обстановку. К тому же ему доверили командовать резервом штаба полка!

– Вольно! Садись, в ногах правды нет. А я немного вздремну. Буди, если что, – сказал лейтенанту и, положив голову на сапог спавшей тут же медсестры, мгновенно уснул.

– Товарищ старший лейтенант! Вставайте! Кажется, "боевая тревога”! – услышал я и вскочил как ошпаренный.

– К-к-кажется, т-танки!, – тут же, заикаясь от волнения, тревожно закричал лейтенант, передавая мне свой бинокль.

Я глянул в окуляры и будто перед самым носом увидел бронированные чудовища в ядовитой буро-желтой камуфлированной окраске, с четкими крестами на башнях. Один за другим они медленно, как некие сказочные монстры, выползали из степной балки, разворачиваясь в боевой порядок.

– Тревога! – истошно заорал я, и этот клич как эхо подхватили проснувшиеся командиры взводов и отделений. Из штаба опрометью прибежал командир роты Арсланов, бывший у командира полка на совещании и там прикорнувший в траншее

– Петро! – крикнул он мне, тяжело дыша, – беги в штаб и жди указаний. Я тут управлюсь сам! Не забудь сигнал – три красных ракеты!

Когда я прибежал в штаб, по всей территории полкового лагеря уже рвались снаряды танковых пушек и миномётов противника. Один из них рванул метрах в тридцати от меня, заставив ткнуться в землю.

Когда осыпались комья грязи, больно ударив по спине, я посмотрел вверх .И заметил, как в воздухе кувыркаются и плавно оседают какие-то бумаги. Быстро вскочив, чтобы прыгнуть в штабную яму, заметил на месте, где находилась землянка политотдела, зияющую воронку. А с небес продолжали падать тезисы шаренковских лекций.

В штабной землянке царила тревога. В углу радист монотонно повторял позывные штаба дивизии. Рядом, сидя на корточках, полковой писарь Оля Кудрявцева спешно упаковывала в ящик штабные документы. Начальник штаба лежал (с высокой температурой) на кучке соломы, накрытый шинелью, его сильно знобило.

– Танки атакуют третий батальон! – выкрикнул из траншеи наблюдатель. Командир полка майор Кроха выхватил у радиста микрофон и открытым текстом начал взволнованно кричать: "Нас атакуют танки и пехота! Да, да, танки и пехота! Сколько? Не менее двадцати! Откуда взялись? А хрен их знает! Срочно высылайте танки и противотанковую артиллерию! Быстрее окажите помощь! И, обернувшись к стоящему рядом высокому старшему лейтенанту, приказал: "Карчевский! Подымай свою роту ПэТээР и беги вперед! Прикроешь третий батальон!” Карчевский метнулся к выходу. И вскоре его рота, пригибаясь и волоча за собой длинные противотанковые ружья, устремилась туда, где третий батальон яростно пытался отбиться от фашистских танков.

Все, кто был в землянке, захватив оружие, выскочили в траншею. Начальник штаба тоже взял автомат и попросил сидящую рядом медсестру: "Галя, помоги мне подняться!” Та попыталась было протестовать: "Товарищ майор, с такой температурой Вам надо лежать…”.

Обычно очень вежливый, тактичный и сдержанный, начштаба вдруг резко и грубо прохрипел:

– Болеть успеем на том свете! А сейчас надо бить эту сволочь!

С трудом передвигая ноги, он тоже вышел в траншею.

Оля Кудрявцева, взяв гранаты, встала рядом с мужчинами. На ее миловидном нежном лице читалась крайняя решимость – подорвать себя гранатой в смертельную минуту.

Мы увидели, как танки, ведя беглый огонь, неумолимо приближались к переднему краю нашей обороны. Солдаты, поднимаясь из окопов, бросали гранаты. Но результат был нулевым.

Прямо на наших глазах немецкие танки, зайдя с правого фланга, следуя один за другим, принялись утюжить окопы третьего батальона. Это было ужасное зрелище!

Не в силах смотреть, как гибнут в своих мелких окопчиках солдаты, не имея возможности ни отбиться, ни спасти свою жизнь, майор Кроха невольно прикрыл рукой глаза.

А танки, расправившись с передовым батальоном, развернулись в сторону штаба. Все, мы были обречены!

Но тут "панцеры” напоролись на дружный огонь противотанковых ружей Карчевского, а также оправившихся от неожиданности наших артиллеристов.

Конечно же, "напоролись” – это слишком громко сказано. Ведь расчеты ПТР, выброшенные вперед навстречу бронированной лавине, не защищены окопами и потому просто обречены на верную гибель.

Ведь противотанковое ружье-это оружие ближнего боя, и прицельно стрелять по уязвимым местам танка возможно только с очень малого расстояния! Немец из башни отлично видит стрелка и расстреливает его уже с дальней дистанции.

Тем не менее, факт остается фактом. Ребята Карчевского каким-то чудом сумели отразить первую, самую страшную, атаку танков. Но многие, конечно же, навечно остались лежась в этой липкой холодной грязи…

– Илюшкин, – повернувшись ко мне, приказал командир полка, – подымай роту, прикрой огнем Карчевского! Любой ценой не подпускайте к нему автоматчиков!

Я высунулся из траншеи и одну за другой отстрелил в сторону передовой три красных ракеты.

Оглянулся назад и увидел, как выскочили наши автоматчики. "В третий взвод!”, - прокричал мне Арсланов.

Я понял, что он не был уверен в новом, молодом командире взвода.

Подождав, пока цепь третьего взвода поравняется со штабной траншеей, я присоединился к солдатам.

В этот момент командир взвода, тот самый молоденький лейтенант, что будил меня по тревоге, на миг приостановился, картинно выбросил вверх руку с пистолетом, и срывающимся юношеским фальцетом закричал: "За Родину! За Сталина! Вперед!”

Через минуту он словно споткнулся и упал впереди меня. Перевернув его вверх лицом, я увидел широко раскрытые глаза, вмиг остекленевшие. Тут же подбежавшая медсестра расстегнула ворот, пощупала пульс, и молча кивнула – мол, готов.

…Далее все было как в тумане. Помню лишь, как бежал в цепи своей роты. Как потом лежал в черной – на фоне выпавшего ночью снежка – воронке и стрелял по наступающей за танками пехоте, и как остро пахло горелой взрывчаткой.

…Впереди меня, шагах в пятидесяти, укрывшись за небольшой кочкой, вел огонь противотанковый расчет из двух солдат. "Бах-бах-бах!” – слышался бой их ружья. А прямо на них стремительно накатывал, расстреливая из пулемета, немецкий танк.

Ребята лихорадочно стреляли и тут же быстро перезаряжали оружие. Но танк, не снижая скорости, неумолимо надвигался на расчет.

"Сейчас он раздавит их! А потом – моя очередь!” – мелькнула страшная мысль, приводящая в дикий ужас. Этот ужас так и заставлял вскочить и бежать куда-то прочь. Только бы увернуться, спастись , выскочить из когтей неотвратимо накатывающей смерти!

Но бежать абсолютно бессмысленно. Тем более, что солдаты – пэтээрщики уже не стреляли, уткнувшись лицом в мокрый грязный песок. Это – и моя смерть!

Но что это?! Один из солдат приподнялся почти из-под гусениц чудовища и взмахнул рукой…Сильный взрыв, огонь, дым… А танк прет и прет, раздавив наших ребят…

"Ну, все! Вот она, моя последняя секунда на этом жестоком свете. Прощай, моя родная сторонушка, прощай моя семья!” – мелькнула мысль, когда я всем своим существом вжимался в дно совсем неглубокой воронки.

Земля вокруг дрожит. Страшный рев все ближе, ближе…

И вдруг он умолк. Позволив сквозь грохот боя четко услышать лающее немецкое "Шнель, шнель!”…

Осторожно приподняв голову, увидел в десятке метров развернутый бортом немецкий танк. Из башни, высунувшись по пояс, головой вниз висел вражеский танкист. Еще один валялся внизу, у гусениц. А двое выживших попытались бежать, да были скошены нашими автоматчиками.

Присмотревшись к камуфлированной боковине башни, я четко различил крест. А чуть пониже-буро-коричневую фигурку медведя. Вот кто чуть не разодрал меня в своих смертоносных когтях!

– Петро! Хорошего зверя завалили ребята?! – это ко мне в воронку запрыгнул разгоряченный боем Арсланов. – Че молчишь? Небось, душа в пятки ушла? Не боись! Смотри, они уже как крысы назад покатили! Это пэтээрщики молодцы, четыре танка подбили. А с пехтурой мы как-нибудь управимся!

…Получив такой неожиданный отпор, немцы откатились к балке и замешкались, дав нам спасительную передышку.

И тут же все, кто остался жив и мог шевелить руками, не ожидая команды, начали окапываться. Поняли ведь, что именно от глубины окопа зависит сама жизнь.

Между тем немцы тоже времени даром не теряли. Уже вскоре они, разделившись на две группы, с обеих сторон одновременно атаковали левый и правый фланговые батальоны.

На этот раз "блицкрига” не получилось – окопы там оказались поглубже. И танки, прокатившись по ним, не смогли задавить ни одного бойца. "Ожив”, те продолжали вести огонь.

Поняв, что бой затягивается, немцы решили обойти полк с флангов и нанести удар по штабу с тыла, где в обороне оставался лишь комендантский взвод и группа разведчиков. К этому времени у наших орудий не осталось ни одного снаряда, а рота ПТР была наполовину выбита. Других же противотанковых средств в полку не было.

– Как подойдут вплотную – последний патрон мой, – так думал я, зная, что кому-кому, а политруку пощады от фашистов ждать не придется.

Но именно в этот критический момент случилось чудо: в воздухе появились наши штурмовики. Их было мало – всего-то три или четыре. К тому же, пролетая на бреющем полете, они давали по врагу лишь редкие пулеметные очереди. Можно сказать, они лишь имитировали атаки. Очевидно, "ильюшины” возвращались с боевого задания и им приказали сменить курс, хоть как-то поддержав попавшую в беду пехоту.

И случилось чудо! Танки развернулись, а пехота поспешно начала подбирать своих убитых и раненых.

…Они исчезли так же внезапно, как появились, оставив после боя всего лишь пару подбитых танков и несколько вполне исправных мотоциклов. Некоторые свои поврежденные танки немцы утащили на буксире.

Мы с Арслановым поднялись из воронки и, шатаясь от усталости, пошли на позиции третьего батальона. Конечно же, там мы увидели страшную картину :в своих мелких окопчиках лежали, в самых разных смертных позах ,останки раздавленных бойцов. Не уцелел никто! Более шестисот здоровых, полных сил молодых ребят, горевших желанием до конца сражаться за свою родную землю, погибли под гусеницами немецких танков, успев сделать всего лишь несколько выстрелов из своих трехлинейных винтовок. Понесла большие потери и рота противотанковых ружей, которая приняла на себя главный удар врага.

Среди гильз расстрелянных противотанковых патронов лежал Карчевский. Склонившись над ним, тихо плакала писарь полка Оленька. Говорили, что у них начиналась любовь…”[2]

В Журнале боевых действий 28-й армии эти события описываются так[3]: в 13.10 над Сянциком сделал круг FW-189, в 13.30 с отметки 2.9, то есть с юго-восточного направления, левый фланг учбата был атакован 25 танками при поддержке двух батальонов мотопехоты. В 15.30 немцы перерезали элистинскую дорогу и через полчаса ушли. Потери составили, по записи в Журнале боевых действий армии: 88 человек убитыми, 103 раненными, 146 пропавшими без вести. Было выведено из строя 44 лошади, потеряно четыре 45-мм орудия, один 120-мм миномет, восемь пулеметов, семь ПТР, 5 станковых пулеметов, 133 винтовки и 16 ППШ.[4]

Вопреки распространенному среди ветеранов мнению, основной удар был нанесен не по учбату, а по 3-му батальону, который был практически полностью уничтожен. Вот таблица потерь по данным командования полка:[5]

 

	3-й бат, офицеры	3-й батальон, мл. комсостав	3-й батальон, рядовые	Учбат, рядовые
Убито	8	6	63	2
Ранено	6	23	67	4
Без вести	7	53	86
ИТОГО	21	82	216	6

Различие в потерях между полковыми и армейскими данными следует отнести к тому, что приведенная таблица впоследствии была уточнена. К 15 декабря были обнаружены тела еще девяти бойцов, а также пять погибших немцев.

Скорее всего, запись про учбат, положившая начала последующим заблуждениям, была внесена либо по ошибке, либо специально, так как за необученное пополнение и спрос меньше. Отсутствие потерь в 1-м и 2-м батальонах свидетельствует о том, что майор Кроха их просто не ввел в бой. На протяжении двух часов они стояли и смотрели, как танки утюжат их товарищей. Видимо, Кроха считал, что следует ожидать нападения немцев с запада и юга. Немцы на самом деле располагали в степи небольшим резервом, но у него была другая задача – в районе Утты стояло боевое охранение немцев в составе семи танков, шести автомашин с пехотой и трех мотоциклов. Оно было должно блокировать возможную советскую подмогу. Подмоги, впрочем, не было. Зато появилась советская колонна с продовольствием. Южнее Хулхуты среди бела дня, в 12.30 немцы захватили машину с хлебом, пополнив свои запасы продовольствия. Еще три хлебовозки вовремя повернули назад, вернувшись в Басы. В любом случае, несколько советских подразделений вечером легли спать голодными и злыми.

Командир 2-го батальона 156-го мп капитан Александр Беме получил за операцию у Сянцика Железный Крест. Что до упомянутых в рассказе Петра Илюшкина советских самолетов, то это была эскадрилья "Илов” из 806-го ШАП. Во время захода на немецкую колонну огнем зенитки был сбит самолет командира третьего звена В.Пальмова. Пальмов смог посадить машину и вскоре встретил группу советских пехотинцев, которые помогли сесть ему на автомобиль до Астрахани.