Загадка "записки Берии"

Записка Берии № 794/Б от "..." марта 1940 г. "Товарищу Сталину. О рассмотрении в особом порядке дел на военно­пленных" с предложением расстрелять 25 700 военнопленных и арестованных поляков является одним из ключевых катынских документов. Как и вся акция с расстрелом поляков, она готовилась в обстановке чрезвычайной секретности и стро­жайшего контроля.

Но по неизвестным причинам на записке в качест­ве исходящей даты был указан лишь март 1940 г. Без кон­кретного дня. Ситуация с датой носит несколько скандаль­ный характер. Профессор Ф. М. Рудинскйй, представлявший в Конституционном суде сторону КПСС, пишет, что записка, представленная С. Шахраем и А. Макаровым Кон­ституционному суду, была датирована 5 марта 1940 г.

По этому поводу депутат Ю. М. Слободкин заметил, что "за­писка Берии датирована 5 марта и указано, что заседание Политбюро состоялось 5 марта, но практически этого ни­когда не было" (Рудинский. "Дело КПСС" в Конституционном суде. С. 316-317). Впоследствии, по утверждению Слободкина, записка Берии вдруг оказалась без даты.

Вероятнее всего, Слободкин исходящей датой записки по­считал дату ее регистрации в ЦК ВКП(б), расположенной под грифом "сов. секретно". Аргумент, что исходящая дата доку­мента, представляемого на заседание Политбюро ЦК ВКП(б), не могла совпадать с датой проведения заседания Политбюро необоснован. Учитывая специфику проведения Политбюро при Сталине, Берия мог лично, в тот же день, внести запис­ку на Политбюро. Только при Сталине записка Берия, вне- (153) сенная на Политбюро, могла быть оформлена как подлин­ник решения ПБ.

Другое дело порядок, установленный впоследствии для внесения материалов на заседание Политбюро ЦК КПСС. Он предполагал заблаговременное предоставление материалов через общий отдел ЦК КПСС. Так что замечание Слободкина могло быть обоснованным, если бы речь шла о заседании Политбюро ЦК КПСС, а не Политбюро ЦК ВКП(б).

Датировка записки Берии "не позднее 3 марта 1940 г." была осуществлена российским историком Натальей Лебе­девой, исходя из содержащихся в тексте письма статистиче­ских данных о численности военнопленных поляков в спец­лагерях НКВД. Однако эта датировка не точна.

В настоящее время авторами доказано, что "запис­ку Берии № 794/Б" следует датировать 29 февраля 1940 г. Основанием для этого послужили предыдущая и последую­щая за письмом "№ 794/Б" корреспонденции, отправленные из секретариата НКВД в феврале 1940 г. В 2004 г. в Российском Государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) в рабочих материалах Политбюро ЦК ВКП(б) было выявлено письмо Л. П. Берия с исходящим номером "№ 793/б" от 29 февраля 1940 г. (РГАСПИ, ф. 17, оп. 166, д. 621, лл. 86-90).

Два последующих письма - "№ 795/б" "Товарищу Сталину. О ходе работы известных авиаконструкторов по постройке са­молетов" и "№ 796/6" были зарегистрированы в секретариа­те Наркома внутренних дел СССР также 29 февраля 1940 г. Об этом сообщается в ответах № 10/А-1804от 31. 12. 2005 и Ю/А-120 от 19. 01. 2006 г. за подписью начальника Управления регистрации и архивных фондов ФСБ РФ генерал-майо­ра В. С. Христофорова на запросы депутата Государственной Думы Андрея Савельева.

Естественно, записка Берии с исходящим номером 794/Б могла быть подписана и зарегистрирована в секретариате НКВД СССР только 29 февраля 1940 г. Однако в ней фигу­рируют уточненные статистические данные о численности во­еннопленных офицеров в спецлагерях УПВ (Управления по делам военнопленных) НКВД, которые поступили в Москву - внимание! - в ночь со 2 на 3 марта и были оформлены на­чальником УПВ НКВД П. К. Сопруненко в виде "Контрольной справки" только 3 марта 1940 г. (Катынь. Пленники. С. 430). Попасть в текст документа, зарегистрированного 29 февраля 1940 г., эти данные не могли.

Возникшее противоречие пытаются объяснить следую­щим образом. Якобы для записки № 794/Б в регистрацион­ном журнале зарезервировали февральский исходящий номер. Саму записку исполнили 1 или 2 марта, поэтому на первой странице в графе для месяца машинистка впечатала "март". но записку в ЦК ВКП(б) не отправляли, так как якобы Берия решил дождаться более свежих данных. Получив их 3 марта, Берия дал команду перепечатать только 2-й и 3-й листы, за­менил их и 5 марта лично внес записку на Политбюро.

Однако даже такая комбинация крайне маловероятных событий не объясняет, почему за запиской был зарезервиро­ван февральский исходящий регистрационный номер, а сама записка была датирована не февралем, а мартом 1940 г.!

О том, что страницы "записки Берии № 794/Б" печатались в разное время, свидетельствуют результаты их визуального сравнения. Коснемся лишь одного обстоятельства. На пер­вой странице электронной копии записки, которая несколь­ко меньше оригинала, отступ текста от левого края листа составляет 56 мм, на второй и третьей - 64 мм, на четвертой - 60 мм. Отступ устанавливается специальным механическим фиксатором и во время печатания одного документа не ме­няется. Люфтом между краями листа бумаги и ограничителем может быть обусловлена погрешность максимум в 2-4 мм.

Но 8 мм разницы в отступе - это уже не погрешность, а признак печатания страниц после изменения положения ме­ханических фиксаторов. Для точности дополнительно рас­смотрим отступ текста от нижнего края листа, который каж­дая машинистка устанавливает индивидуально. Нижний от­ступ текста на первой странице составляет 25 мм, на второй и третьей - 15 мм.

Результаты измерений позволяют с большой степенью уверенности утверждать, что вторая и третья страницы пе- (155) чатались в другое время, нежели первая. Тем более что в на­рушении обычного порядка на записке отсутствуют инициа­лы машинистки, печатавшей документ.

Ситуация, когда в ЦК КПСС и КГБ многостраничный до­кумент для оперативности разбивали на части и одновремен­но печатали на нескольких машинках, не являлась чем-то не­обычной. Вероятно, эта традиция существовала и до войны. Но все говорит о том, что "записка Берия" печаталась без спешки. Времени с 29 февраля до внесения ее на Политбюро 5 марта было более чем достаточно, поэтому печатать на двух машинках не было необходимости.

Люди, знакомые с советской системой делопроизводства в высших органах власти, не допускают и мысли, что Берия дал команду перепечатать лишь два листа из письма на имя Сталина, а не весь документ целиком. Высосанные из пальца версии про "резервирование" номера, "неумышленную" пу­таницу месяца, "случайное" отсутствие даты, "не имеющие значения" расхождения между численными данными в раз­ных частях текста и "частичную" замену листов в докумен­те, предназначенном для первого лица страны, слишком при­митивны!

Трудно поверить также в то, что Берия счел возмож­ным на несколько суток задержать отправку в Политбюро ЦК ВКП(б) готовой записки, касающейся судьбы 25 700 поля­ков ради внесения в текст более свежих статистических дан­ных о кадровом составе военнопленных офицеров, отличаю­щихся всего на 14 человек.

Стоит напомнить, что грубейшие ошибки в содержании и оформлении, допущенные в "записке Берии № 794/Б", в 1940 г. могли стоить исполнителю головы. В те годы сотрудников ап­парата НКВД строго наказывали и за менее серьезные про­счеты при работе с документами.

Так, в пояснительной части записки Берии указывается, что в лагерях НКВД содержится 14 736 военнопленных, а в тюрь­мах - 10 685 арестованных поляков, но в резолютивной части расстрелять предлагается 14 700 военнопленных и 11 000 аре­стованных поляков. То есть на 36 военнопленных поляков меньше и на 315 арестованных больше. Бывшие многолетние сотруд­ники КГБ СССР и ЦК КПСС считают, что подобное в доку­ментах такого уровня просто невозможно! Всякие аналогии с округленными "разнарядками" на репрессии не обоснованны, т.к. в конкретном случае, каким является ситуация с польски­ми военнопленными, Сталин требовал точные цифры.

Объяснять расхождение в цифрах невнимательностью или "наплевательским" отношением Берии к документам на­ивно. Направлять подобные "сырые" документы в ЦК ВКП(б) руководителю любого советского ведомства, включая НКВД, было просто опасно. Сталин всегда требовал обоснования цифр, вносимых на рассмотрение Политбюро.

При этом необходимо признать, что определенная спе­цифика принятия решений при Сталине существовала. Об этом рассказывал начальник тыла Красной Армии, а впослед­ствии одновременно нарком путей сообщения СССР Андрей Васильевич Хрулев, которому во время войны ежедневно приходилось присутствовать в кабинете Сталине при решении Ставкой и Государственным Комитетом обороны важнейших государственных вопросов.

Вот как описывает это А. Хрулев: "Вы, возможно, пред­ставляете себе все это так: вот Сталин открыл заседа­ние, предлагает повестку дня, начинает эту повестку об­суждать и т.д. Ничего подобного! Некоторые вопросы он сам ставил, некоторые вопросы у него возникали в процессе обсуждения, и он сразу же вызывал: это касается Хрулева, давайте сюда Хрулева...

В течение дня принимались десятки решений. Причем не было такого, чтобы Государственный Комитет заседал по средам или пятницам, заседания проходили каждый день и в любые часы, после приезда Сталина...

На заседаниях не было никаких стенограмм, никаких протоколов, никаких технических работников... Сталин подписывал документы, часто не читая, - это до тех пор, пока вы себя где-то не скомпрометировали. Все было по­строено на громадном доверии. Но стоило ему только убе­диться, что этот человек - мошенник, что он обманул, ловчит, - судьба такого работника была решена. (157)

Я готовил тысячи документов на подпись, но, гото­вя эти документы, за каждой буквой следил" (Карпов. Генералиссимус. С. 23, 24).

Аналогичный подход Сталина к принятию решений опи­сывает известный советский авиаконструктор Александр Сергеевич Яковлев в книге "Цель жизни": "Сталин не тер­пел верхоглядства и был безжалостен к тем, кто при об­суждении вопроса выступал, не зная дела. Выступать лег­комысленно в его присутствии отбивал охоту раз и на­всегда". Яковлев также отмечал, что "в то время ничего не было страшнее, чем стать обманщиком в глазах Сталина". (Яковлев. Цель жизни. С. 400, 394).

Особо Яковлев подчеркивал, что Сталин "не терпел без­грамотности. Он возмущался при чтении плохо состав­ленного документа. Иногда "экзамен" на грамотность приходилось сдавать на ходу. Часто при обсуждении во­просов Сталин предлагал высказаться всем желающим, у некоторых сам спрашивал мнение, затем подводил ито­ги. Пододвинет кому-нибудь лист бумаги, карандаш и говорит пишите. И сам диктует" (Яковлев. Цель жизни. С. 401) Многие из советских руководителей, общавшихся со Сталиным, в частности Г. К. Жуков, подчеркивали, что, несмот­ря на акцент, русский язык он знал великолепно.

Безответственность и недисциплинированность работ­ника любого уровня были для Сталина неприемлимы. Об этом свидетельствует телеграмма, которую он направил сво­ему любимцу - начальнику Генерального штаба Александру Михайловичу Василевскому по поводу задержки того с ежевечерним донесением об итогах операции за минувший день и оценке ситуации с фронта в Москву: "... Предупреждаю Вас, что в случае, если Вы хоть раз еще позволите себе забыть о своем долге перед Ставкой, Вы будете отстранены от должности начальника Генерального штаба и будете ото­званы с фронта" (Карпов. Генералиссимус. С. 219).

Все разговоры о "вседозволенности" и "всесилии" Берии в марте 1940 г. - фикция. Л. Берия к тому времени находился в звании генерального комиссара госбезопасности и должно- (158) сти наркома внутренних дел СССР лишь пятнадцать месяцев (Эпоха Сталина, с. 354). Необходимо напомнить, что весной 1940 г. полным ходом шло расследование нарушений соцзаконности, допущенных "Особыми тройками" времен Ежова. Сам Ежов, вместе со своим замом Фриновским, курировавшим ра­боту "троек", 4 февраля 1940 года был расстрелян. Берия в это время был предельно осторожен.

Нет сомнений, что Сталин прочитал записку Берии. Об этом свидетельствует его роспись на первом листе и исправ­ление на четвертом листе записки, где "вписано от руки над строкой синим карандашом, очевидно, Сталиным - "Кобулов" (Катынь. Пленники. С. 390). Возникает вопрос, мог ли Сталин не придать значения несоответствиям в цифрах на втором и третьем листе записки или же он в марте 1940 г. чи­тал эти два листа, но с другим содержанием?

Весьма вероятно, что два средних листа "записки Берии № 794/Б", с целью искажения истинного содержания всей записки были позже заменены.

Помимо этого возникают вопросы и по первому лис­ту записки. Загадочно расположение резолюций на записке Берии. Вместо общепринятой направленности слева - напра­во и снизу - вверх, Сталин, а за ним Ворошилов, Молотов и Микоян расписались слева - направо, но сверху - вниз. Подобное в документах не встречается, так как документ, по­вернутый направо, затруднен для чтения.

Далее, в выписке из решения Политбюро от 5 марта 1940 г. фамилия "Кобулов", которую Сталин вписал в записку Берии, ошибочно напечатана через "а" - "Кабулов". Трудно пове­рить, что в то время допустили ошибку в исправлении, вне­сенном лично Сталиным

Необходимо также отметить, что письма за подписью Берии, исходящие из секретариата НКВД, в феврале и марте 1940 г. отмечались строчной литерой "б", а не заглавной ли­терой "Б", как в письме № 794. Все эти необъяснимые несо­ответствия невольно наводят на мысль о том, что, возможно, мы имеем дело лишь с частью подлинной записки Берии. (159)

Второй и третий экземпляры - так называемые "отпуски" - письма "№ 794/Б" из архивного дела секретариата НКВД и из аналогичного архивного дела с исходящими документа­ми Управления по делам военнопленных изъяты.

Еще одна очень важная деталь - в так называемом "за­менителе", подшитом в архивное дело с исходящими доку­ментами секретариата НКВД, взамен изъятого "отпуска" письма № 794/Б содержится следующая информация. " № 794. Товарищу Сталину. О рассмотрении в особом порядке дел на военнопленных. Стр. 1-29 находится в Особой папке тов. Мамулова". Из этой записи следует, что первоначально к письму № 794/Б прилагались какие-то дополнительные ма­териалы на 25 листах. Что это за материалы, остается оче­редной тайной Катынского дела.

Необходимо заметить, что в ответе начальника УРАФ ФСБ РФ генерала-майора B. C. Христофорова № 10/А-С-1804 от 31 декабря 2005 г. сообщается, что в ЦА ФСБ хранятся 2 и 3 эк­земпляры (оригиналы машинописных отпусков) всех писем Берия за период с 20 февраля по 5 марта 1940 г., за исключени­ем писем № 794/Б ("Товарищу Сталину. О рассмотрении в осо­бом порядке дел на военнопленных") и № 795/6 ("Товарищу Сталину. О ходе работы известных советских авиаконструк­торов по постройке самолетов").

Еще раз отметим, что в советский и, особенно в сталин­ский период, требования к оформлению документов были жесточайшими. Выписки из протокола заседания Политбюро готовились персонально для каждого адресата на специаль­ных типографских бланках. Количество выписок соответст­вовало числу адресатов, плюс к этому печатались несколько информационных копий для архивных дел.

Кроме того, при необходимости, для архивных дел печа­тались копии входящих материалов. В частности, в случае "во­проса НКВД" от 5 марта 1940 г., в общем отделе ЦКВКП(б) были отпечатаны четыре копии "записки Берии № 794/Б". Соответствующая отметка имеется на оборотной стороне последнего листа этой записки (РГАСПИ, ф. 17, оп. 166, д. 621, л. 133). Одна копия была направлена в архив ЦК, а три других - (160) в дела текущего делопроизводства Политбюро за 1940 год: № 34 (Рабоче-Крестьянская Красная Армия), № 40 (Суд и прокуратура) и литерное дело "Европейская война".

По имеющейся у авторов информации эти дела в настоя­щее время хранятся в архиве Президента РФ, но до сих пор не рассекречены. Не исключено, что в этих трех архивных делах сохранились документы с подлинным текстом пись­ма Берии № 794/6 от 29 февраля 1940 г. и подлинное реше­ние Политбюро по "Вопросу НКВД СССР" от 5 марта 1940 г. Крайне необходимо ввести их в научный оборот или выяс­нить, когда и кем данные документы были изъяты.

Кстати, из нескольких сотен аналогичных документов, ос­мотренных авторами в РГАСПИ, "записка Берии № 794/Б" яв­ляется единственным архивным документом "Особой папки" Политбюро ЦК ВКП(б) за 1940 год, на котором, по неизвест­ной причине, отсутствует отметка о направлении копий и вы­писок в дела текущего делопроизводства. Подобная отметка сохранилась лишь на "заменителе", подшитом в основное ар­хивное дело с решениями Политбюро за 28 февраля - 9 мар­та 1940 г. вместо документов, помещенных в "Особую папку" (РГАСПИ, ф. 17, оп. 163, д. 1249, л. 119).

Весьма странным также является то обстоятельство, что выписки с решением по "Вопросу НКВД СССР" из протоко­ла заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г. были отпечатаны на бланках с красно-черным шрифтом, кото­рые весной 1940 г. уже не использовались.

В левом верхнем углу типографских бланков перио­да 1930-х годов красным шрифтом напечатано предупре­ждение: "Подлежит возврату в течение 24 часов во 2-ю часть Особого сектора ЦК". Сбоку красным шрифтом на­печатано указание, сформулированное Пленумом РКП(6) от 19.VII.1924 г. ".... Отметка и дата ознакомления на каждом документе делается лично товарищем, которому он адре­сован, и за его личной подписью..." (РГАСПИ, ф. 17, оп. 166, д. 621, л. 134).

На бланках, которые использовались в ЦК ВКП(6) в фев­рале-марте 1940 г. предупреждение, как и весь бланк, на- (161) печатано черным шрифтом, а указание Пленума перенесено на обратную сторону и также отпечатано черным шрифтом. Но Берии, по неизвестной причине, была послана выписка на бланке старого образца.

Более того, на выписке из протокола заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г. для "Тов. Берия" отсутству­ет печать ЦК и оттиск факсимиле с подписью Сталина. Фактически это не документ, а простая информационная ко­пия. Направление наркому Берии незаверенной выписки без печати Центрального Комитета противоречило элементарным правилам работы аппарата ЦК.

Надо заметить, что сам протокол № 13 ("Особый № 13"), содержащий решения Политбюро ЦКВКП(б) за 17 февра­ля - 17 марта 1940 г., заверен надлежащим образом. На нем стоит факсимильная подпись И. Сталина, скрепленная крас­ной круглой печатью ЦК ВКП(б) с надписью "Всесоюзная Коммунистическая партия большевиков". Во внутреннем кру­ге две буквы - "ЦК" (РГАСПИ, ф. 17, оп. 162, д. 27, л. 54).

В соответствии с требованиями ЦК, Берия, ознакомив­шись с присланной выпиской, должен был расписаться на ней и незамедлительно вернуть ее в "Особый Сектор ЦК". Но на выписке из "закрытого пакета № 1", адресованной Берии, нет никаких отметок о его ознакомлении с документом! Зато на оборотной стороне этого экземпляра имеется отметка о дополнительном направлении Берии данной выписки 4 декаб­ря 1941 г. Но отметка о декабрьском ознакомлении также от­сутствует!

Судя по отметкам на этом документе, в марте 1940 г. ма­шинисткой Н. Ксенофонтовой были отпечатаны 4 экземпляра выписки с решением Политбюро от 5 марта 1940 г. Несколько позднее были допечатаны (с неизвестной целью) еще два эк­земпляра. Из указанных 6 отпечатанных экземпляров, 15 но­ября 1956 г. 2 экземпляра были уничтожены.

Примечание: Надо заметить, что именно в этот день вновь избранный Первый секретарь ЦК ПОРП В. Гомулка прибыл с визитом в Москву для встречи с Н. Хрущевым. Складывается впечатление, что все эти хитроумные манипуляции с допол- (162) нительными экземплярами выписок были каким-то образом связаны с визитом Гомулки, о котором мы скажем особо.

При анализе ситуации с выписками из протокола Политбюро возникают вопросы. Куда исчезла оригиналь­ная выписка, которую направляли Берии в марте 1940 г. и в декабре 1941 г. и на которой он обязан был дважды расписаться? С какой целью незаверенная информационная машинописная копия выписки была оформлена как якобы направленная Берии? Почему именно эта копия хранилась в "закрытом пакете" вместо оригинала?

Вопросы возникают и после ознакомления с экземпляром выписки из протокола заседания Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г., направленным в феврале 1959 г. председателю КГБ А. Шелепину. Этот экземпляр также был отпечатан в мар­те 1940 г. или позднее. Однако с него удалили дату 5 марта 1940 г. и фамилию старого адресата, после чего в текст впе­чатали новую дату 27 февраля 1959 г. и фамилию Шелепина. По всем канонам делопроизводства новая дата и новая фа­милия адресата должны были ставиться только на сопрово­дительном письме!

Другим грубейшим нарушением требований инструкций по архивному делопроизводству является отметка черными чернилами "Возвр. 27/11-59 г." на лицевой стороне "выписки для Шелепина". Работники архивов имели право делать на ар­хивных документах отметки только в единственном случае и в единственном месте документа - при переброшюровке ар­хивных томов вписывать простым карандашом в правом верх­нем углу новый номер листа. На этом документе также отсут­ствуют какие-либо отметки Шелепина об ознакомлении.

Несмотря на все вышеизложенное, следует подчеркнуть, что документы из "закрытого пакета № 1", на первый взгляд, выглядят очень убедительно и вызывают уважение даже у опытных архивистов. Они отпечатаны на подлинных типо­графских бланках (за исключением "записки Шелепина"), на них проставлены разноцветные мастичные оттиски различ­ных штампов и печатей, стоят росписи членов Политбюро, подпись наркома Берии и технические пометки сотрудников (163) аппарата. "Записка Берии" вдобавок к этому отпечатана на специальной бумаге с водяными знаками.

Тем удивительнее, что при всей своей внешней солидно­сти документы высочайшей государственной значимости из "закрытого пакета № 1" по Катыни содержат целый набор все­возможных нарушений существовавшего в то время порядка подготовки и работы с документами особой важности.

Каждое из этих нарушений, взятое в отдельности, выгля­дит достаточно безобидным. Подумаешь, велика важность - одна машинистка напечатала выписку на бланке устаревшего образца, другая забыла проставить свои инициалы на пись­ме, исходящий номер вписан другим почерком и чернилами необычного цвета, секретарь по рассеянности не проставил пометки о направлении копий документа в дела текущего де­лопроизводства ЦК, нарком Берия дважды забыл расписаться на выписке с решением Политбюро, через 19 лет это же забы. Сделать председатель КГБ Шелепин и т.д. и т.п.!

Многие из этих нарушений становятся заметны лиш при непосредственном визуальном сравнении "историче­ских" документов с десятками аналогичных документов Политбюро ЦК ВКП(б) за февраль-март 1940 г., которые оформлены в соответствии с требованиями тогдашнего делопроизводства.

При этом надо иметь в виду, что сотрудники Главной военной прокуратуры России утверждают, что, как только к ним поступили копии документов из "закрытого пакета № 1", они сумели убедить "высоких чиновников" в том, чтобы "в Кремле был осмотрен весь комплекс документов, проведе­ны почерковедческая и криминалистическая экспертизы. Они полностью подтвердили подлинность записки Берии на имя Сталина № 794Б от "_" марта 1940 г, подписей на ней Сталина, Молотова, Ворошилова, Микояна и Берии, а также выписки из постановления Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г. " (Катынский синдром. С 391-392).

Это очень серьезный аргумент. Однако в 2006 г. году рос­сияне стали свидетелями скандала с фальсифицированными экспертизами о подлинности картин ряда выдающихся рус- (164) ских художников. Имена экспертов, выдававших в начале 90-х годов фальшивые заключения, достаточно известны в художе­ственном мире. Так что "экспертиза" не всегда является экс­пертизой. Надо иметь в виду, что экспертиза "исторических" документов проходила в период, когда для шельмования "со­ветского прошлого" использовались все средства и методы.

Возникает вопрос - почему именно "исторические" до­кументы по Катыни сопровождает такой "букет" нарушений? Почему большинство из работавших с ними опытнейших со­трудников и руководителей ЦК ВКП(б)-КПСС и НКВД-КГБ не избежали досадных ошибок и накладок?

Разрешить эти вопросы также может повторная" тща­тельная и независимая экспертиза "исторических" доку­ментов.

В то же время следует заметить, что вне зависимости от ее результатов необходимо расследовать факты, которые не­опровержимо свидетельствуют о том, что нацисты осенью 1941 г. в окрестностях Смоленска в массовом порядке рас­стреливали людей, одетых в польскую военную форму. Не должно быть безвестных жертв. Крайне важно установить, сколько и каких польских граждан осенью 1941 г. немцы рас­стреляли в Kатынском лесу.