Подлинное смирение

Проделанный анализ (когда мы пытались различить те фазы, через которые происходит обожение наших умалений) позволил нам оправдать в наших собственных глазах столь дорогое всем страждущим христианам выражение: «Бог коснулся меня. Бог отнял это у меня. Да будет воля Его». Эти слова помогли нам вновь различить за всеми болезненными, разрушающими нас изнутри и наносимыми извне ударами две руки Божий, более деятельные и всепроникающие, чем когда-либо. Тот же анализ дал и иной, не менее ценный результат. В соответствии с тем, о чем мы говорили выше, нам, христианам, стало возможным оправдать перед другими людьми законность и человеческую ценность смирения. 

Христианское смирение вполне искренне рассматривается и порицается большим числом достойных людей как один из самых опасных элементов одурманивающего «религиозного опиума». Если не считать отвращения к миру, то более всего ставят Евангелию в вину то, что оно утверждает пассивность перед злом — пассивность, доходящую до извращенного культа умаления и страдания. Мы уже говорили в связи с «ложной отрешенностью»: в наши дни такое обвинение — или хотя бы подозрение — может помешать обращению мира гораздо больше, чем любые научные и философские возражения. Религия, которую сочтут низшей по сравнению с гуманистическими идеалами, какими бы чудесами она себя ни обставляла, есть религия обреченная. Для христианина в высшей степени важно понять и осуществить в жизни покорность Воле Божией в активном, единственно верном смысле, о котором мы уже говорили.

Нет, если христианин хочет во всей полноте жить своей верой, то он не должен отступать перед обязанностью сопротивляться злу. Напротив, прежде всего, как мы установили, он должен искренне и всеми силами в союзе с созидающей энергией мира бороться за то, чтобы всякое зло отступило, чтобы ничто не умалялось ни в нем, ни вокруг него. На этой начальной фазе верующий является убежденным союзником всех тех, кто полагает, что человечество достигнет самоосуществления, лишь терпеливо продвигаясь к пределу своих возможностей. Как мы уже говорили, когда речь шла о человеческом развитии, верующий оказывается более кого-либо причастным этой великой задаче, поскольку победа человека над умалениями мира, даже физическими и природными, составляет в его глазах одно из условий свершения и исполнения той вполне определенной Реальности, которой он поклоняется. И пока возможно сопротивление, он, сын Неба, точно так же, как самые земные из детей мира сего, будет твердо противостоять всему, что заслуживает устранения и уничтожения.

Тогда пусть постигнет его поражение — то личное поражение, которого не может избежать ни один человек в его корот

ком единоборстве с силами, чья власть простирается на весь мир. Подобно поверженному мифическому герою, он не ослабит своего внутреннего сопротивления. Задушенное и придавленное, его усилие не прекратится. Но в этот момент, не имея нужды в мрачном и сомнительном утешении, к которому прибегают стоики, чтобы справиться с близящейся смертью и одержать над ней верх (утешение, в самой глубине которого, несомненно, заложена как высший принцип красоты и силы отчаянная вера в ценность жертвы), он увидит, как перед ним открывается область новых возможностей. Если он примет с верой эту враждебную силу, которая сражает его и подвергает распаду, одновременно не переставая бороться против нее, то она может стать для него благим обновляющим началом. Он уже вышел за пределы подвластного опыту. Но в так называемой сверхприродной сфере есть еще одно измерение, позволяющее Богу незаметно осуществлять таинственное превращение зла в добро. Оставляя зону человеческих достижений и утрат, христианин, побуждаемый доверием к Тому, Кто больше его, вступает в область сверхчувственных превращений и возрастаний. Его смирение есть не что иное, как усилие, которое перемещает ввысь поле его деятельности.

Как же далеко, не правда ли, — по-христиански далеко — оказываемся мы от этой справедливо критикуемой «покорности воле Божией», которая могла бы размягчить, затупить превосходный клинок человеческой воли, нацеленный на все силы тьмы и умаления! Твердо усвоим сами и поможем понять другим: познание и исполнение воли Божией (даже в умалении и смерти) не означает пассивности или ожидания непосредственной встречи. Я не имею права считать Божиим прикосновением несчастье, постигшее меня из-за собственной оплошности или греховного поступка1. Я могу ежемгновенно исполнять 

пределе своих сил, там, где моя деятельность, устремленная к совершенствованию жизни (совершенствованию, конечно, соответствующему нормальным человеческим представлениям), постоянно уравновешивается противоположными силами, которые пытаются остановить или низвергнуть меня. Если я не сделаю все, что в моих силах, чтобы продвинуться вперед или оказать сопротивление, я не достигну желанной точки — и не смогу покориться Богу, как мог бы я сам и как того желает Он. Если же, напротив, я делаю эти отважные и упорные усилия, то тогда я через зло соединяюсь с Богом глубже, чем со злом; я прилепляюсь к Нему; и в этот момент мое «приобщение смирением» неминуемо оптимально совпадает (по структуре) с моей предельной преданностью человеческому долгу.